Русский Меч - Страница 5

Грудью раздирая мох, я добрался-таки до заветной березы. Остановился. Болезненно корчась, сжалось сердце. Вот он. Здесь, под ногами. Заветное мое сокровище. Мое - и не мое. Отданное мне Судьбой на хранение, когда по всей Руси пылали пожиравшие "идолов" костры, знаменуя небесную победу именуемого среди людей Белым Христом...

Вот он, совсем близко. Протяни руку - и сам Перун ниспошлет тебе силу разящих молний. Сколько раз спасало лежащее в болотной ухоронке русскую землю, уже и не упомнишь. И на берегах Невы, когда семь сотен дружинников Александра Ярославича в прах разнесли семижды более сильное войско, и на чудском прогибавшемся льду, что плавился от лившейся на него человеческой крови, и под Раковором, и в злые годы Ольгердовщины (забыли ее, ох, забыли! а ведь ничем не лучше степной напасти эта была!), и в аду Куликовского Поля, когда ничтожные двенадцать сотен Боброка по-иному повернули ход уже проигранного было сражения, и потом, в черные дни тохтамышева разорения, и после, после, после... Я помню, как, рассеченная, горела броня крестоносных танков под Кубинкой страшным предзимьем сорок первого, и помню лицо того чумазого танкиста, как две капли воды похожего на зарубленного мной под Раковором тевтонца - когда пеший новгородский полк грудью да частоколом копий остановил смертоносный разбег орденской конницы...

И долгие века потом не достававшийся - когда росла страна и штыки ее солдат шли от победы к победе, прославленные от Босфора до Парижа, от Сан-Франциско до Кушки; извлеченный лишь в тот день, когда стало ясно остановить немецкий танковый клин под Кубинкой спешно стянутые ополченцы (винтовка на пятерых да граната на десяток) уже не смогут.

Русский Меч.

И вот теперь - достать, чтобы спасти доверившихся мне?

Ветер, словно взъярясь от моей нерешительности, бросился вниз, раздирая тело об острые пики елей. Ударил в лицо - словно дал пощечину трусу, все еще надеющемуся, что как-нибудь да уладится...

Нет. Не уладится.

Ну, пришел и наш черед.

Моя рука погрузилась в землю, и зачарованные пласты Великой Матери послушно расступились. Пальцы стиснули горячую - точно она раскалилась от снедавшей Меч ненависти - рукоять.

Идем же.

Раскрылись недра и лесные глубины, и мириады призрачных глаз взглянули мне в душу. Согнешься? Или все-же выступишь против непобедимого противника? И мне почудилось, что одноглазый старик в широкополой шляпе на миг мелькнул передо мной; а за ним - иные... те, что пали.

На деревенской улице я оказался в следующий миг.

Лика, стоя уже перед другим двором, вновь тянула свою жуткую изгоняющую песнь-заклинание; и слух мой вновь обожгли тонкие стоны умирающих младших братьев.

- Стой, именем Сварога!

Меч тускло блестел в моей руке. Неказистый, железный, без всякий украшений, он, тем не менее, нигде не был тронут ржавчиной.

Лика медленно повернулась ко мне. И - меня продрало до костей свирепым морозом ужаса: на лице ее увидел довольную, можно даже сказать счастливую улыбку. Ярослав куда-то исчез, растворился, сгинул - словно его никогда и не было. Мы остались вдвоем.

- Вот я и у цели. Ты сам вытащил бесовскую железку из тайника! Сам... Всеслав.

В глазах у меня помутилось. Она знала! Знала все с самого начала! Или... или не она?..

- Отдай мне его. Отдай сам. - Она менялась. Дрожали, расплываясь, очертания тонкой девичьей фигурки, и на месте монашенки Лики появлялась совсем иная женщина... Высокая, статная, коронованная нимбом золотистого света, в одеянии белого льна, с прижатым к груди всесильным крестом...

Так вот кого они послали за Мечом!..

- Здравствуй, Хельга. Правда, Лика мне нравилась больше.

- Узнал... - она усмехнулась. - Лика... она хорошая. А для меня важно сходство не внешнее... Но мы отвлеклись. Так отдашь ли ты его сам?

Я молчал.

Мы никогда не встречались с тобой, Хельга - или, по-русски, Ольга, Ольга Святая, первой принявшая крещение, чей внук стал Равноапостольным... Ты умерла в 969 году от рождества твоего Белого Христа, ну а я, Всеслав, жил столетием позже, сойдясь в смертельной схватке с Ярославичами. Ты ушла Наверх - а я остался.

Не так уж сложно избежать и райской тоски, и адской скуки. Нужно лишь ЗНАТЬ.

- Я так и знала, что ты не удержишься и ринешься защищать твоих бесов. - Каменными глыбами падали беспощадные слова. - Это оказалось просто, очень просто... Я пошла на это, потому что один лишь этот меч, меч из глубин времен, когда Титаны еще не были повержены, помогает держаться здесь таящимся врагам рода человеческого. Тот, чье сердце полно любви, просил тебя отдать Меч добровольно.

Наверное, надо было торговаться. Но, как тогда, на истоптанном снегу берега Немизи, когда, спасая войско, шел к целовавшим крест - "не будет тебе никакого вреда!" - Ярославичам, Изяславу, Святославу и Всеволоду, зная уже, что обманут и схватят, не мог отступить я и сейчас. Я, Всеслав. Всеслав Полоцкий, еще в те годы прослывший первым волшебником и ведуном славянской земли...

- Нет. - Я поднял меч. Не на женщину - но на Того, Кто стоял за ней.

Их так и нашли. Немолодой мужчина, единственный, кто жил в брошенной деревне, крепкий парень в брезентовой штормовке, и невзрачная девушка, почему-то облаченная в одеяния из чистейшего белого льна. Раны запеклись, но оружия так и не нашли. Парня и девушку в белом как будто бы зарубили, как будто бы даже мечом - а в мужчину словно бы ударила молния.

А во многих обителях треснули образа святой Ольги Киевской.

Прошла зима, и на низкой кипренской платформе, когда отошел остановившийся всего на минуту поезд "Москва-Бутырская", остался молодой, подтянутый парень, что не перекрестился, проходя мимо местной церквушки.